О духовных авторитетах на Северном Кавказе

 

Современный Северный Кавказ – предельно мифологизированное пространство. Это единственный российский регион, в обыденном восприятии которого не принимаются в расчет пережитый вместе со страной имперский, советский и постперестроечный опыт, последствия которого для народов региона могут рассматриваться с одинаковым успехом, как в категориях культурной катастрофы, так и в категориях изменений качественных характеристик кавказских культур: прежде всего, форм мышления и идентичности и способов лингвистической коммуникации.

Существующая реальность заменяется набором методично сконструированных мифов о Кавказе как неком уникальном почти что заповедном пространстве, где достойная репутация якобы составляет конкуренцию материальной состоятельности, ритуал способен преодолеть хаос и сохранить стабильный миропорядок, седовласые старцы вершат судьбами общин и джамаатов, а мужское и женское существуют не в борьбе, но в единстве противоположностей. 

Высшее проявление подобной подмены понятий – представление о неких незыблемых религиозных авторитетах, власть которых, влияя на логику индивидуального и общественного поведения, выполняет на Кавказе функции идеологических скреп.

Существование традиционных для Северного Кавказа монотеистических религий – христианства (зона традиционного распространения - Ставропольский край, Ростовская область, Краснодарский край) и ислама (семь северокавказских республик) имеет разные вариации в каждом регионе. 

Ислам на Северном Кавказе с востока на запад распадается на региональные традиции. Если в Дагестане, Чечне и Ингушетии ислам является мировоззрением, определяющим образ жизни и поведенческие стереотипы, то на территории Центрального Кавказа исламский вектор взаимодействует с православно-христианским (осетины, моздокские кабардинцы), а на Западном Кавказе (адыги, карачаевцы, балкарцы, ногайцы) – с этническими морально-нравственными кодексами.

Возрождение ислама на Северном Кавказе во второй половине 80-х гг. активизировало суфийскую (тарикатистскую) традицию, представленную накшбандийским, кадирийским, шазилийским братствами (тарикатами). Собственно, она укоренилась среди народов Дагестана, чеченцев и ингушей с первой половины XIX века и не прерывалась даже в условиях жесткого давления в период государственного атеизма. 

Суфизм – мистическое направление в исламе – предполагает особый индивидуальный Путь познания Бога и Божественной истины, в значительной степени основанный на медитативных практиках и трансовых техниках, которые суфий-неофит (мюрид) обязательно осваивает вместе со своим опытным и искушенным учителем (устазом, шейхом). Между учителем и учеником на всю жизнь складывается «связь сердец», нерушимая духовная связь, скрепляющая суфийские братства (тарики) как жестко организованные иерархичные структуры. 

Членами этих братств на Северном Кавказе во все времена являются известные политики, успешные бизнесмены и рафинированные интеллектуалы. Мюридами братства кадирийя были Джохар Дудаев и Ахмат Кадыров, последователем накшбанди был Доку Завгаев.

По экспертным оценкам, в 1990-е гг. различные братства Восточного Кавказа охватили своим влиянием 800 тыс. мюридов. Утонченная суфийская духовность оказалась притягательной и для новых этнически русских мусульман, создавших свой «Союз новообращенных мусульман».

В Дагестане в настоящее время конкурируют несколько влиятельных шейхов, каждый из которых имеет колоссальный авторитет в регионе своего влияния и обладает завораживающей харизмой – это Саид-Афанди Чиркеевский (р.1934г.), Арсланали-Афанди Гамзатов (1956г.), Магомет-Мухтар Бабатов (1954г.), Серажудин Исрафилов Хурикский (р.1954г.), Магомет-Гаджи Гаджиев (1956г.), Магомет Рабаданов, Магомет-Хабиб Ботлихский (1945г.).

Наибольшое влияние на современную официальную мусульманскую элиту Дагестана имеет шейх Саид-Афанди, фактически он является негласным экспертом многих властных инициатив в регионе, контролирует Духовное управление республики и духовное образование в Дагестане. В восприятии своих последователей Саид-Афанди, сам по себе символ суфийской традиции, ничем не уступает средневековым ученым, описанным известным швейцарским востоковедом Адамом Мецом: «Повсюду жители выходили им навстречу вместе с женами и детьми, касались рукавов его одежды, чтобы обрести благодать, и уносили пыль его сандалий как лекарство». 

Именно суфийские шейхи и их последователи первыми стали противостоять распространению салафитского движения на Северном Кавказе. Салафиты (неверно названные в масс-медиа «ваххабитами») выступают за возвращение к логике коранического монотеизма, в рамках которой невозможно существование некоего иного Знания, на которое претендуют местные шейхи с их чудесными историями, медитациями, святыми местами и сложными обрядами богопоминания. 

Вокруг идеи возвращения к истинному исламу салафитам удалось объединить людей самой разной личной истории, образовательного уровня и политических предпочтений. 

Для интеллектуалов реформированный ислам стал возможностью мобилизовать людей, уставших от лжи и стагнации советского режима с его единомыслием и предельно ограниченными возможностями социальной реализации. Для людей с уголовным прошлым салафитские общины зачастую выполняли функции, с которыми не справлялось государство, были символом справедливого социального устройства, компенсировали их маргинальный общественный статус, становились новой семьей, давали ощущение социальной защищенности и востребованности. 

Особое место в салафитских общинах Северного Кавказа занимают так называемые «молодые мусульмане». Это молодые люди, родившиеся в начале 70-х – середине 80-х гг., для которых утраченный советский политический и культурный опыт был удаленной во времени частью трагической истории их родственников, мало что значил и напрямую не задевал личных переживаний. Коррумпированность системы высшего образования на Северном Кавказе и небольшой выбор дальнейших социальных стратегий сделали для этой аудитории салафизм единственной возможностью социального лифта. 

Кроме того, салафитская община предлагала им принципиально новый круг социальных связей. В отличие от привычных клановых взаимоотношений, теряющих не только свои стабилизаторские функции, но и искренность, замешанных на межсемейном соперничестве и утомительных ритуальных обязательствах, салафитская община предлагала новый единственно возможный «мир», основанный на подлинных чувствах взаимного уважения. 

В 1990-е гг. на Северном Кавказе аналитики выделяют три типологические разновидности салафизма – умеренную, радикальную и ультрарадикальную.

В Дагестане, например, первая была представлена последователями Ахмадкади Ахтаева, основателя первой в СССР религиозной исламской организации, умершего при загадочных обстоятельствах в 1998г. Для него были характерны стороны гибкие позиции по целому спектру религиозно – правовых вопросов, ему удавалось гасить конфликтогенный потенциал, присутствующий во взаимоотношениях с Москвой, и в целом он был противником вооруженного джихада. Вместе с тем А. Ахтаев последовательно отстаивал идею объединенного Кавказа как единственной возможности противостоять имперскому давлению со стороны России. 

В Адыгее умеренный салафизм был представлен репатриантом из Косово, адыгом Рамаданом Цеем, в течение пяти лет направлявшим все свои усилия на распространение исламских знаний в его собственной салафитской версии. После депортации Р. Цея в 2004г. в Турцию под предлогом нарушения паспортно-визового режима традиция салафитской интерпретации в Адыгее угасла. 

Радикальный ислам в Дагестане был представлен Багауддином Кебедовым, Аюбом Омаровым (Астраханским), лидером дагестанской общины в Астрахани, в Кабардино-Балкарии - Мусой Мукожевым, в Карачаево-Черкесии – Рамзаном Борлаковым (погиб в 2000г. во время второй чеченской войны), Ачимезом Гочияевым, их преемником Хизиром Салпагаровым, а также Вахтангом Алиевым, группа которого, известная как «банда убийц милиционеров», была ликвидирована в конце 2006г. 

На позициях ультрарадикальной салафийи стояли бывшие лидеры Ичкерии – З.Яндарбиев, Ш. Басаев, А. Масхадов. Однако они обращались к идее салафийи исключительно как к инструменту реализации своего политического проекта построения в Чечне шариатского государства с перспективой объединения всего мусульманского Кавказа. Последнее позволило таким известным исследователям, как А. Малашенко и Э.Кисриев, квалифицировать чеченский салафизм как салафизм светский. 

С дагестанскими ультрадикалами связывают ошеломившие в течение последних 15 лет весь Северный Кавказ убийства 50 служителей культа, проводившими последовательную «антиваххабитскую» линию. 

Законодательный запрет ваххабизма в Дагестане и Чечне, ликвидация ваххабитских общин, мечетей и медресе, филиалов благотворительных фондов, поддерживающих ваххабизм на Северном Кавказе, изменили подход к проблеме, однако не снизили риски активизации радикальных салафитских идей не только на Восточном, но и на Западном и Центральном Кавказе с его неоформленными и рыхлыми исламскими традициями и институтами. 

На фоне колоссальных сдвигов, произошедших в исламском ландшафте Северного Кавказа, воплощением незыблемости исламской духовной традиции выглядит официальное духовенство, представленное в муфтиатах, или Духовных управлениях. 

Самостоятельное Духовное управление для мусульман Северного Кавказа с центром в Махачкале было создано советским режимом только в 1944г., в начале 2000г. на Северном Кавказе оформилось восемь муфтиатов – Духовные управления Адыгеи и Краснодарского края, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии и Ставрополья, Северной Осетии, Дагестана, Ингушетии, Чечни. 

Современные официальные мусульманские лидеры усердно демонстрируют лояльность федеральной и региональной власти, заседают в Межрелигиозных советах, совершают показательные вояжи по регионам России и Ближнему Востоку, не сходят с экранов местных ТВ в дни мусульманских праздников, из года в год повторяя банальности и цитируя одни и те же коранические аяты, до неприличия профанируя их высокий духовный смысл.

Финансовые потоки от строительства мечетей и организации хаджа, а это сотни тысяч долларов ежегодно, стали одним из важнейших источников материального процветания муфтиатских чиновников особенно на северо-востоке региона. 

Не все из постсоветских муфтиев обладают знаниями, достаточными для столь высокого иерархического поста, однако недостаток образования с успехом компенсируется их благочестием, степенностью, рассудительностью, способностью устанавливать коммуникации по всем правилам кавказского этикета, особенно регламентированным на территории Кабардино-Балкарии и Адыгеи. Это органично вписывает официальное мусульманское духовенство в кавказский мужской дискурс, что заранее дает им определенные авансы и дополнительный ресурс влияния. Их устойчивые выигрышные позиции – поддержка властей в борьбе с салафизмом, поощрение строительства мечетей, увеличение показателей числа мусульман, совершивших паломничество в святые земли Аравии, оказываются недостаточными для разрешения реальных проблем современной северокавказской уммы, а принятые решения носят не опережающий, а запаздывающий характер. 

На Северном Кавказе со стороны ни одного ДУМ не видится даже попыток инициировать проекты, способные остановить постоянное обновление и радикализацию социальной аудитории, личный духовный поиск которой всегда будет дополнительным инструментом для политических манипуляций разного уровня. В этом плане интересен опыт Духовного управления Нижегородской области, уже в течение нескольких лет продвигающего управленческий и образовательный проект, формирующий у российских мусульман и российскую, и исламскую идентичности.

Другим сильным полюсом притяжения на Северном Кавказе является РПЦ, социальная сила, взявшая на себя ответственность на консолидацию общества, самый продуктивный идеологический инструмент, воздействующий на своих прихожан в сфере не только сознания, но и политики.

Приоритетная поддержка государства уже негласно сделала православие государственной религией, а РПЦ – главной российской конфессией. На Северном Кавказе действуют 6 епархий РПЦ – Майкопская и Адыгейская, Ставропольская и Владикавказская, Элистинская и Калмыцкая, Екатеринодарская и Кубанская, Бакинско-Каспийская, Ростовская и Новочеркасская. 

Самая сильная позиция РПЦ в северокавказском регионе - наличие разветвленной, динамично развивающейся сети православного образования. 

Высшие учебные заведения – Ставропольская духовная семинария, Армавирский православно-социальный институт, филиал Московского Свято-Тихоновского гуманитарного университета в Ростове, теологический факультет Ставропольского Института дружбы народов действительно являются центрами образовательной активности, чей корпоративный дух во многом задает вектор мышления в среде интеллектуальной православной молодежи. Сотни воскресных школ и учебные заведения с православным уклоном – лицеи, гимназии, казачьи школы замыкают эту систему, подкрепленную лекциями по истории православной церкви в обычных школах, «снизу». Православная пресса, издающаяся тысячными тиражами, регулярные передачи на светских каналах региональных ТВ, существование собственных православных телеканалов (телеканал «Дон» Ростовской и Новочеркасской епархии), интернет-порталы, ежегодные конференции, православные фестивали и духовные чтения, грамотно отработанные пиар-технологии создают мощное коммуникативное пространство, в пределах которого обратная связь работает безупречно. 

Демонстративно не поддерживая оппозиционные правительству политические партии и движения, РПЦ на Северном Кавказе удалось установить прочные и стабильные отношения с местными властями, что позволяет получать им значительные финансовые субсидии из бюджетных средств, городские здания без арендной платы, привлекать частный капитал в строительство приходских школ и т.д. В 1996г. Краснодарская епархия получила под здание епархиального управления двухэтажный особняк в центре Краснодара и 250 млн. рублей, а в 2003г. она же получила 1,2 млн. рублей из краевого бюджета. Власти Ставрополья субсидировали строительство кафедрального собора в Ставрополе. 

«Медовый месяц» власти с РПЦ находит логическое продолжение в участии представителей городских администраций в проектах самого разного характера. При этом конфессиональная и этнокультурная принадлежность власть предержащих не имеет никакого значения: в 2003г. Хазрет Совмен, будучи президентом Адыгеи, безвозмездно передал в распоряжение РПЦ территорию турбазы «Романтика», где прежде размещался один из крупнейших на Кавказе монастырских комплексов. Он же в 2005г. первоначально не возражал против строительства памятника Николаю Чудотворцу в г. Майкопе, едва не вылившееся в политическое противостояние между «Союзом славян Адыгеи» и республиканским общественным движением «Черкесский конгресс». 

Православные епархии на Кавказе по негласной договоренности со своими извечными партнерами и конкурентами – официальными муфтиатами – сохраняют status quo и не предпринимают взаимных прозелитских акций. 

Парадоксально, но не бури, а многолетний штиль в их взаимоотношениях породил типологически новую фигуру – епископа Ставропольского и Владикавказского Феофана (Ашуркова), ректора Ставропольской духовной семинарии, с 2005г. – члена Общественной палаты. С его появлением, похоже, заканчивается эпоха круглых столов и взаимных реверансов и начинается отчет качественно другого времени. В отличие от своего предшественника, покойного митрополита Гедеона (Докукина), отношения которого с мусульманами всегда отличались корректностью и подчеркнутым уважением, новый епископ демонстрирует новый тип поведения. Очевидно, что именно Феофан «позволил» своему подчиненному – благочинному православных церквей Северной Осетии протоиерею Владимиру Самойленко под благовидным предлогом уйти от встречи с Равилем Гайнутдином во время его пребывания во Владикавказе в рамках «Миссии мира по республикам Северного Кавказа» (март 2007г.). Феофан последовательно, энергично и настойчиво продвигает идею преподавания ОПК в школах Северного Кавказа. Именно при его активном участии проект лоббируется в Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Карачаево-Черкесии. 

Казалось бы, Бесланская трагедия в этой ситуации дает реальные шансы и поводы для совместной работы и смирения амбиций, однако она превращается в площадку, где в схватках тяжеловесов отрабатываются корпоративные интересы. Владыка Феофан выступает за возведение на месте трагедии комплекса, который, кроме православного храма, будет включать большое количество офисов и административных зданий. Более того, отец Феофан неоднократно публично призывал мусульман к покаянию за события сентября 2004г. Хорошо известно, что в бесланской школе из 364 погибших 178 человек были мусульманами, они были воспитаны как мусульмане, похоронены как мусульмане и всегда будут поминаться как мусульмане. Естественно, позиция Ставропольского и Владикавказского епископа встречает противодействие не только мусульман Северной Осетии, но и высших духовных авторитетов – председателя Совета муфтиев России Равиля Гайнутдина, сопредседателя СМР Нафигуллы Аширова, бывшего муфтия Северной Осетии Мурата Тавказахова. Остается только предполагать, каковы границы притязаний отца Феофана, учитывая, что сам Алексий II поддержал мысль о том, чтобы памятник скорби не имел конфессиональных акцентов.

Это вряд ли нарушит традиционный союз конфликтантов против третьей, стремительно набирающей адептов духовной силы – многочисленных протестантских (баптистских, пятидесятнических, адвентистских) организаций. По численности в регионе они занимают второе место после православных общин. Только в Краснодарском крае зарегистрированы 223 протестантские организации, в Ставропольском – 139. Самые популярные и влиятельные протестантские организации – Евангельский христианский миссионерский союз и объединения пятидесятнических церквей (входят в Российскую церковь христиан веры евангельской) в Краснодаре и Ставрополе.

Протестантские общины Северного Кавказа прошли через казачьи погромы и осквернения своих церковных зданий, закалились изгнаниями из станиц православными священниками и разрушениями евангелизационных палаток, они стойко переживают противодействия со стороны местных властей при аренде помещений, получении разрешений на постройку Домов молитвы. Пока они действуют в рамках социальных программ – концерты, сборы пожертвований, адресная помощь пострадавшим в Беслане, реабилитационные центры для наркозависимых. Именно на юге России – в Ставрополе, Пятигорске, Кисловодске, Невинномысске, Краснодаре и Ростове-на-Дону работают основные центры протестантского служения «Исход», имеющего 20 церквей в России. Однако представляется возможным прогнозировать трансформацию протестантских общин во влиятельную политическую силу, чему будет способствовать мощная финансовая американская и европейская поддержка, образованность и харизматичность руководителей протестантских общин, притягательность протестантской доктрины для людей среднего достатка и среднего возраста. Сегодня в Адыгее, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии прогрессирует тенденция стремительного оттока в протестанты коренного населения, для которого оказались непривлекательными ни традиционные этнические идеологии, со времен Кавказской войны XIX очевидно не сумевшие адаптироваться к новому политико-культурному контексту, ни ислам, воплощенный в муфтиатах или в салафитских общинах, ни православие, как религия другой культуры.

На современном Северном Кавказе ни один духовный полюс ни имеет явных преимуществ и безусловной силы притяжения. Каждый из них замкнут в собственных политических интересах и целях, в каждом из них заложено, пусть и с известными ограничителями, конфликтное начало. В этих условиях только государственная власть на Северном Кавказе, обладающая колоссальным административным ресурсом и способностью мобилизовать ресурсы интеллектуальные, способна генерировать комплексную программу, которая не только не допустит разрастания противостояния на конфессиональном поле, но и обратит тот позитивный потенциал, которым обладают все религиозные актеры, присутствующие в регионе, на пользу нашему Отечеству.

Наима Нефляшева, 
старший научный сотрудник 
Центра цивилизационных 
и региональных исследований РАН, Москва